Вторник, 09 июня 2015 19:50

Чарская Лидия Алексеевна

Автор 
Совет: А чтобы не потерять эту страницу, просто нажмите на кнопочку ниже, и адрес этой страницы сохраниться на стене вашей соц.сети
Оцените материал
(0 голосов)


Краткая информация об актрисе

Лидия Чарская

Лидия Чарская, 1910-е
Имя при рождении:

Лидия Алексеевна Воронова

Псевдонимы:

Н. Иванова

Когда родилась (Дата рождения):

19 31 января 1875

Где родилась (Место рождения):

Санкт-Петербург, Российская империя

Когда умерла (Дата смерти):

18 марта 1937 62 года

Где умерла (Место смерти):

Ленинград, СССР

Какое имеет гражданство подданство :


Чем занимается (Род деятельности):

писательница актриса

Годы творчества:

1901—1918

Подпись:

Произведения на сайте Lib.ru
Произведения в Викитеке

Биография актрисы Чарская, Лидия Алексеевна

Ли́дия Алексе́евна Ча́рская (реальная фамилия Чермилова, при рождении Воронова; 19 января 1875, Санкт-Петербург, Русская империя — 18 марта 1937, Ленинград, СССР) — российская детская писательница, актриса.

Содержание

  • 1 Жизнь и творчество
    • 1.1 Погибель
  • 2 Семья
  • 3 Отзывы и критика
  • 4 Произведения
  • 5 Экранизации
  • 6 Примечания
  • 7 Примечания
  • 8 Ссылки

Жизнь и творчество

Лидия родилась 19 января 1875 года (по другим данным, в 1878 году) в Королевском селе, но в неких источниках её местом рождения указывается Кавказ. Сведений о её семье не достаточно; папой Лидии был военный инженер, полковник (на 1913 год генерал-лейтенант) Алексей Александрович Воронской, мама, о которой фактически ничего не понятно, скончалась в родах (в собственной автобиографической повести «За что?» Лидия Чарская пишет, что она воспитывалась тётями по материнской полосы). Позже отец женился повторно; в неких собственных произведениях писательница упоминает о том, что у неё были сводные братья и сестры.

Семь лет (1886—1893) Лидия провела в Павловском женском институте в Петербурге. Воспоминания университетской жизни стали материалом для её будущих книжек. Уже в 10 лет она придумывала стихи, а с 15-летнего возраста вела ежедневник, записи в каком отчасти сохранились.

Лидия поступила на Драматические курсы при Императорском театральном училище в Петербурге; в 1898 году, после окончания учёбы, она поступила в Петербургский Александринский Императорский театр, в каком прослужила до 1924 года. В главном она исполняла малозначительные, эпизодические роли; платили за их не очень много, и Лидия, имевшая к тому моменту отпрыска Юрия, очень нуждалась в средствах — практически конкретно это и подтолкнуло её к писательскому делу: в 1901 году она начала писать повесть «Записки малеханькой гимназистки», основанную на её школьных дневниках, которая публиковалась по частям в журнальчике для деток «Сердечное слово», под сценическим псевдонимом Л. Чарская (от «чары», «очарование»). «Записки малеханькой гимназистки» принесли Чарской необыкновенный фуррор: она стала воистину «властительницей дум» русских деток, в особенности — школьниц. Так, в 1911 году комиссия при Столичном обществе распространения познаний докладывала на съезде по библиотечному делу, что, согласно проведенным опросам, детки среднего возраста читают в главном Гоголя (34 %), Пушкина (23 %), Чарскую (21 %), Твена (18 %), Тургенева (12 %).

Журнальчик «Российская школа» в девятом номере за тот же 1911 год докладывал: «В восьми дамских гимназиях (I, II и IV классы) в сочинении, данном учительницей на тему „Возлюбленная книжка“, девченки практически единодушно указали произведения Чарской. В анкете, изготовленной в одной детской библиотеке, на вопрос, чем же не нравится библиотека, было получено в ответ: „Нет книжек Чарской“». По словам Фёдорвея Сологуба, «…популярность Крылова в Рф и Андерсена в Дании не достигнула таковой напряженности и пылкости…» Повести Лидии Алексеевны переводились на зарубежные языки. Была учреждена стипендия для гимназистов имени Лидии Чарской.

Чарская писала, что целью ее творчества является нравственное воспитание:

  • «Вызвать добрые чувства в молодых читателях, поддерживать их энтузиазм к окружающему, будить любовь к добру и правде, сострадание»
  • «Этика души малыша — это целая наука, целая поэма и целое откровение. К ней нужно подходить лаского, чуток слышно»
  • «С самого ранешнего юношества, как некогда античные эллины показывали культ красы человеческого тела, так мы должны воспитывать его душу, пробуждать в нем все гордое, человеческое, красивое, к чему он, как к солнцу, должен стремиться шаг за шагом, каждым фибром собственного существа»

В статье «Профанация стыда» Чарская выступала против внедрения телесных наказаний для деток.

После Октябрьской революции Чарскую, как и многих ей схожих, фактически закончили печатать из-за её дворянского происхождения и «буржуазно-мещанских взглядов». В 1918 году закрылся журнальчик «Сердечное слово», и последняя повесть Лидии Чарской, «Мотылёк», так и осталась неоконченной; позже она с большущим трудом опубликовала 4 мелкие книги для малышей под псевдонимом «Н. Иванова» (может быть что это не совершенно псевдоним: «Иванова» — её фамилия по третьему супругу, «Н» — может быть сокращение героини одной из её книжек Нины Джавахе. Самуил Маршак, рассказывая о том, как подбирались кадры для работы в журнальчике «Новый Робинзон», где Чарская какое-то время работала, вспоминал:

Помню, я как-то предложил мечтательно-печальной и, в сути, простодушной Лидии Чарской, очень нуждавшейся в те времена в заработке, попробовать написать рассказ из более близкого нам быта. Но, прочитав её новый рассказ «Пров-рыболов», подписанный истинной фамилией писательницы — «Л. Иванова», — я удостоверился, что и в этом новеньком рассказе «сквозит» прежняя Лидия Чарская, создатель пользующейся популярностью когда-то «Княжны Джавахи».
— Маршак гласит, что я сквожу! — горестно и кокетливо гласила Лидия Алексеевна своим знакомым, уходя из редакции.

В 1924 году Чарская ушла из театра, жила на актёрскую пенсию, выхлопотанную, как ни удивительно, бесжалостным к её творчеству Корнеем Чуковским. Чуковский с возмущнием записал в собственном дневнике: «Ей до сего времени не дают пайка. Это бесчинство. Харитон (Борис Харитон) получает, а она, создатель 160 романов, не удостоилась».

В школах устраивались «показательные суды» над Чарской. В 1920 году была составлена «Инструкция политико-просветительского отдела Наркомпроса о пересмотре и изъятии устаревшей литературы из публичных библиотек», в перечне которой упомянуты книжки Чарской. В предстоящем аннотация была пересмотрена и многие книжки вновь были разрешены, но произведения Чарской остались под запретом. Её книжки инкриминировались в непристойности и сентиментальности, их приписывали к бульварной литературе. В школах самым досадным для девченки стало обвинение в том, что она похожа на институтку из книжек Чарской.

Все же, в 1933 году Надежда Крупская выразила протест против запрета на книжки Чарской:

Нужно, чтоб была сотворена критичная литература для малыша, написанная самым обычным языком, понятным для ребят. Тогда, если ребенок увидит, что не учитель ему гласит: «Не смей читать Чарскую»,— а сам прочтет об этом и усвоит, что Чарская плоха, она растеряет для него энтузиазм. Мы Чарскую очень рекламируем тем, что запрещаем ее. Держать ее в библиотеке не к чему, естественно, но нужно, чтоб у самих ребят выработалось презрительное отношение к Чарской.

Все же, книжки Чарской были по прежнему популярны, в том числе посреди молодых читателей рабоче-крестьянского происхождения. В 1934 году критик Лена Данько заявила:

Некорректно было бы зачислить всех читателей Чарской в разряд застарелых малеханьких мещан и махнуть рукою: они-де читают то, что им подсунули «бабушки и тётушки». Таких ребят незначительно. Судя по анкетам, книжки Чарской читают пионеры — детки рабочих, служащих, военнослужащих, научных работников (40 читателей-пионеров 40-й школы). Мы знаем, что школа и пионербаза удачно нейтрализуют воздействие отсталой семьи на другие стороны жизни школьника. Дело, видно, не в «тётушках» … Школьница пишет заметки в стенгазету, организует соревнование в школе и пионеротряде, и она же простодушно вчеркивает в графу «самых увлекательных книг» собственной анкеты — «жизнь В. И. Ленина» и… повести Чарской. (дев. 12 лет, рабоч.), «Детство» и «Макар Чудра» Максима Горьковатого и «За что?», «На всю жизнь» Чарской (дев. 12 лет, рабоч.) Читатель перечисляет собственных возлюбленных создателей: Пушкин, Лермонтов, Гоголь и Чарская (выше 30 анкет), М. Горьковатый и Чарская (выше 15 анкет), Демьян Бедный и Чарская (4 анкеты). Имя Чарской встречается в анкетах в купе с именами Серафимовича, Безыменского, Шолохова, Фурманова, Бианки, Ильина, Безбородова. Энтузиазм к книжкам Л. Чарской не мешает читателю интересоваться биографиями революционеров (15 анкет), историческими книжками, «красочно написанными» (как сказано в 2 анкетах) книжками по физике, химии и арифметике и книжками по технологии металлов. Читатель советует приобрести в библиотеку «побольше классиков тех пор и Сих пор и повести Чарской» (анк. дев. 15 лет, военнослуж., и еще 16 анкет с подобными предложениями)…мне известен ряд случаев, когда передовая семья всеми силами противоборствовала увлечению малыша этими книжками, а он все таки доставал и читал их, верно формулируя свои запросы.

Самуил Маршак писал:

«Убить» Чарскую, невзирая на ее надуманную хрупкость и воздушность, было не так просто. Ведь она и до сего времени продолжает, как это показала в собственной статье писательница Лена Данько, жить в детской среде, хотя и на подпольном положении. Но революция нанесла ей сокрушительный удар. Сразу с университетскими повестями пропали с лица нашей земли и святочные рассказы, и слащавые стихи, приуроченные к праздничкам".

Малыши как и раньше читали её книжки, невзирая на то, что достать их было совершенно не просто: свидетели вспоминали, что соседские ребята приносили Чарской продукты и даже средства, та взамен давала им почитать свои рукописи. Виктор Шкловский вспоминал: «Она от всей души соболезновала революции, жила очень бедно. Мальчишки и девченки приходили к Чарской убирать ее комнату и мыть пол: они жалели старенькую писательницу». По мемуарам современников, в послереволюционный период Чарская жила в последней бедности. К примеру, писателем Владимиром Бахтиным были записаны мемуары Нины Сиверкиной о её знакомстве с Чарской в 20-е годы:

Жила Лидия Алексеевна в крошечной двухкомнатной квартирке по черному ходу, дверь с лестницы раскрывалась прямо в кухню. В этом доме Чарская жила издавна, но до этого — на втором этаже, по парадной лестнице. Она очень бедствовала. В квартире ничего не было, стенки пустые. Чарская давала детям читать свои произведения — но не книжки, а рукописи. Книжек никаких в квартире не сохранилось, в том числе и собственных. Была она очень худенькая, лицо просто сероватое. Одевалась по-старинному: длинноватое платьице и длинноватое сероватое пальто, которое служило ей и зимой, и весной, и осенью. Смотрелась и для 30 шестого года особенно, люди на нее оглядывались. Человек из другого мира — так она воспринималась. Была религиозна, прогуливалась в церковь, по-видимому, в Никольский собор. А по нраву — гордая. И вкупе с тем — человек живой, с чувством юмора. И не хныкала, невзирая на отчаянное положение. Время от времени ей удавалось подработать — в театре в качестве статистки, когда требовался таковой типаж.

Поэтесса Елизавета Полонская сохранила в собственном архиве письмо Чарской, написанное в 20-е годы, в каком писательница ведает о собственной тяжеленной ситуации:

…я 3-ий месяц не плачу за квартиру…и боюсь последствий. Голодовать я уже привыкла, но остаться без крова двум нездоровым — супругу и мне — страшно…

Всего за 20 лет творчества из-под пера писательницы вышли 80 повестей, 20 сказок, 200 стихотворений.

Погибель

В почти всех русских и русских источниках местом погибели Чарской указывается Сочинский район Адлер, где она была похоронена на улице Православной, а на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге типо находится только её кенотаф. Но доктор филологических наук Евгения Путилова показывает, что Чарская как в силу собственного общественного положения, так и в силу собственного здоровья на физическом уровне не могла выехать из городка и скончалась конкретно в Ленинграде в 1937 году, где и была похоронена 2-мя соседками на Смоленском кладбище. В конце концов, заместитель Главы Сочи Анатолий Рыков в 2010 году стопроцентно опроверг версию, что Чарская похоронена в Адлере, пояснив, что в могиле на улице Православной лежит по сути другая дама, а никаких данных о захоронении Чарской в Адлере в документах музея Адлерского района нет.

Семья

1-ый раз Лидия вышла замуж в 18 лет после окончания института. Её супругом стал офицер Борис Чермилов и у их родился отпрыск Юрий. Брак был недолгим: скоро после рождения отпрыска Борис уехал в Сибирь и они с Лидией развелись. Судьба Юрия, как и его отца, осталась неведомой. Предположительно, он умер во время Штатской войны, но по неким данным он остался живой и в 1930-х годах служил на Далеком Востоке.

По неким сведениям, 2-ой супруг Чарской был существенно молодее ее. В детстве он зачитывался ее произведениями, во взрослом возрасте разыскал возлюбленную писательницу, в течение пары лет помогал ей, а потом стал ее супругом. Его судьба тоже осталась неведомой.

Отзывы и критика

Невзирая на невероятную для дореволюционного времени популярность книжек Чарской посреди малышей и юношества, многие уже тогда относились к творчеству писательницы скептически: её критиковали за однообразие сюжетов, языковые штампы, чрезмерную сентиментальность. По правде, многие персонажи Чарской обрисованы схематично, одни и те же ситуации скитаются из книжки в книжку. В 1905 году революционер и публицист Вацлав Воровский предназначил Чарской уничижительную статью «Цыпочка», в какой он утверждал, что рассказы этой писательницы «наивны и скучны», как «болтовня светской барышни». В 1912 году газете «Речь» Корнеем Чуковским была размещена язвительная статья о творчестве писательницы, где он иронизировал и над «безграмотным» языком её книжек, и над простыми сюжетами, и над лишне восторженными персонажами, которые нередко падают в обморок, ужасаются каким-то событиям, падают перед кем-нибудь на колени, целуют кому-нибудь руки, и т. д. и т. п.:

Я увидел, что истерика у Чарской каждодневная, постоянная, «от трёх до 7 с половиною». Не истерика, а быстрее гимнастика. Она так набила руку на этих обмороках, корчах, конвульсиях, что изготовляет их целыми партиями (как будто папиросы набивает); судорога — её ремесло, надрыв — её неизменная профессия, и один и тот же «ужас» она аккуратненько фабрикует 10-ки и сотки раз…

— Корней Чуковский

В 1934 году на первом съезде Союза писателей СССР Чуковский опять выступил с резкой критикой творчества Чарской:

Чарская отравляла деток сифилисом милитаристических и казарменно-патриотических эмоций.

Леонид Борисов в книжке «Предки, наставники, поэты…» цитирует слова Марии Андреевой:

Не понимаю, как могли издавать сочинения Чарской, почему по последней мере никто не редактировал её, не поправил фальшь и, порою — очень нередко, — безграмотные выражения?

Там же приведена реплика известного театрального критика Кугеля: «…жантильное воспитание, полное пренебрежение к родному языку — вот вам и готов читатель мадам Чарской!» Чуковский, подводя результат, именовал её «гением пошлости». По воззрению Виктора Шкловского, произведения Чарской были «пищей карликов», в то время как реальная литература является «пищей богов». В рецензии на книжку Александры Коллонтай «Любовь пчёл трудовых» (1924) Шкловский пренебрежительно отозвался о её создателе: "Коллонтай — институтка, начитавшаяся Чарской … ну и сама она «коммунистическая Чарская…»

Но многие выдающиеся писатели признавали некие плюсы творчества Чарской. Борис Пастернак гласил, что он старался писать «Доктора Живаго» «почти как Чарская», чтоб его книжка читалась «взахлёб хоть каким человеком», «даже портнихой, даже судомойкой». В 1910 году Марина Цветаева предназначила стихотворение «Памяти Нины Джаваха» одной из героинь Лидии Чарской (Вечерний альбом, 1910)

Писательница Ира Лукьянова в собственной книжке о Чуковском высказывает мировоззрение о том, что хотя критика Чуковского была частично справедливой, все же в длительной перспективе она привела быстрее к нехорошему эффекту:

К огорчению, борьба Чуковского против непристойности привела к совершенно внезапному результату уже в русское время: вкупе с опальной писательницей из детской литературы навечно ушла девичья дружба, сердечные дискуссии, 1-ые влюбленности, романтика, сентиментальность, драма, и воцарился боевитый и озорной дух. Русская детская литература была в главном «для мальчиков». Или Сцилла, или Харибда, или озорство, или сентиментальность, — как-то фатально наша литература не может вместить всего сразу. И мягкость, и чувственность, и вообщем внутренняя жизнь обыкновенной, а не геройской людской души стали дозволяться исключительно в либеральные шестидесятые. Желал ли Чуковский такового поворота событий? Чуть ли. Уж он-то вел войну не за то, чтоб из детской литературы ушло всякое движение души и остались только эрудиция и озорство. И не его вина, что для девченок как и раньше пишут не много, а переиздают худшее. Что в сегодняшнем детском чтении обозначился приметный перекос в сторону радостных фантазий и вредных советов.

В 1926 году Федор Сологуб разъяснял предпосылки неприятия произведений Чарской:

Чарская имела огромную грубость сказать, что малыши не нуждаются ни в воспитании, ни в исправлении от взрослых. Еще огромную грубость — хотя, естественно, после Льва Толстого, и не новейшую, — учинила Чарская, показавши, как и сами взрослые воспитываются и исправляются детками". И если детки все это восприняли по наивности собственной не как грубости, как высшую художественную и прозаическую правду, то «этих 2-ух дерзостей преподаватели и предки не могли и не могут простить Чарской».

Критика совсем не сообразила её, лицезрев в ней только восторженность и не угадав смысла, легкомысленно осудила одно из наилучших явлений российской литературы. Популярность была полностью заслужена Чарскою , энергичен и твёрд её стиль. Понятно недоброе отношение российской критики к Лидии Чарской. Уж очень не подходила она к невеселому ноющему тону российской интеллигентской литературы. Чеховские настроения, упадочные фантазии, декадентские и футуристические странности, болезненные уклоны, характерные дореволюционной буржуазии и интеллигенции, — от всего этого было далековато неунывающее, энергичное творчество Чарской. Российская художественная литература на все лады тянула одну и ту же волынку: «Мы с тараканами», а Чарская уверенно гласила детям: «А мы желаем величавых дел, подвигов, угроз, катастроф во имя высшей социальной справедливости».

Леонид Пантелеев отзывается о ее книжках:

Посреди многих умолчаний, которые лежат на моей совести, должен именовать Лидию Чарскую, моё горячее детское увлечение этой писательницей. В повести Лёнька читает Диккенса, Твена, Тургенева, Достоевского, Писемского, Леонида Андреева… Всех этих создателей читал в этом возрасте и я. Но несколько ранее познакомился я с Андерсеном и был околдован его притчами. А год-два спустя ворвалась в мою жизнь Чарская. Сладкое упоение, с каким я читал и перечитывал её книжки, отголосок этого упоения до сего времени живойёт во мне — кое-где там, где таятся у нас самые заветные мемуары юношества, самые дурманящие запахи, самые стршные шорохи, самые счастливые сны. Прошло не так много лет, меньше 10, пожалуй, и вдруг я узнаю, что Чарская — это очень плохо, что это нечто неприличное, идеал непристойности, безвкусицы, дурного тона. Поверить всему этому было нелегко, но вокруг так напористо и бесчеловечно бранили создателя «Княжны Джавахи», так нередко слышались суровые слова о борьбе с традициями Чарской — и произносил эти слова не кто-либо, а мои почетаемые учителя и наставники Маршак и Чуковский, что в один злосчастный денек я, будучи уже создателем 2-ух либо трёх книжек для деток, раздобыл через знакомых школьниц роман Л. Чарской и сел его перечитывать. Можно ли именовать разочарованием то, что со мной случилось? Нет, это слово тут неуместно. Я просто не вызнал Чарскую, не поверил, что это она, — так разительно несхоже было то, что я сейчас читал, с теми шорохами и сладкими снами, которые сохранила моя память, с тем особенным миром, который именуется Чарская, который и сейчас ещё трепетно живойёт во мне. Это не просто звучные слова, это настоящая правда. Та Чарская сильно много для меня означает. Довольно сказать, что Кавказ, к примеру, его романтику, его небо и горы, его гортанные голоса, всю красота его я вызнал и полюбил конкретно по Чарской, за длительное время до того, как он открылся мне в стихах Пушкина и Лермонтова. И вот я читаю эти ужасные, неловкие и тяжёлые слова, эти оскорбительно не по-русски сколоченные фразы и недоумеваю: неуж-то таким же языком написаны и «Княжна Джаваха», и «Мой 1-ый товарищ», и «Газават», и «Щелчок» и «Вторая Нина»?..Убеждаться в этом я не возжелал, перечитывать другие романы Л. Чарской не стал. Так и живут со мной и во мне две Чарские: одна та, которую я читал и обожал до 1917 года, и другая — о которую вдруг так неприятно спотыкнулся кое-где сначала 30-х. Может быть, мне стоило сделать попытку осознать: в чём же дело? Но, поправде, не охото проделывать эту операцию на своем сердечко. Пусть уж кто-либо другой попробует разобраться в этом парадоксе. А я свидетельствую: обожал, люблю, признателен за всё, что она мне отдала как человеку и, как следует, как писателю тоже (из статьи «Как я стал детским писателем»).

До этого критиковавший Чарскую Виктор Шкловский в 60-е годы признал:

Сама Лидия Чарская была дама профессиональная: без таланта нельзя завладеть интересами целых поколений («Старое и новое», 1966)

Вера Панова достаточно высоко оценивала творчество Чарской:

Книжки были сентиментальны и низкого вкуса, но писательница обладала фантазией и не скупилась на приключения для собственных героев и в особенности — героинь. Чего-чего не бывало с ними: они и из дому удирали, и на жеребцах скакали, становились и укротительницами одичавших животных («Сибирочка»), и сестрами милосердия в холерном бараке («Сестра Марина»), и актрисами, и чуть не монахинями («Лесовичка»). Под конец они или трогательно погибали («Огонек»), или выходили замуж («Сестра Марина»), или, в большинстве случаев, благополучно находили собственных родителей, от которых были отторгнуты («Сибирочка», «Лесовичка»)… Сейчас мы бы посмеялись над всеми этими чувствительными выдумками, но тогда Чарская имела умопомрачительный фуррор, и сейчас, осознав, как это тяжело — достигнуть фуррора, я совсем не нахожу, что ее фуррор был незаслуженным. Она придумывала смело, щедро. Она ставила собственных героев в самые неописуемые положения, забрасывала в самые несусветные места, но она отлично знала все эти места — и закулисную жизнь цирка, и холерный барак, и швейную мастерскую, и монастырскую школу. Знала и обыденную жизнь с ее нуждой и лишениями. В особенности отлично знала институтскую жизнь и театральную сцену (потому что сама обучалась в институте, если не ошибаюсь — в Смольном, а позже была актрисой). И хотя ее запамятовали очень стремительно — не будем глядеть на нее с высоты наших нынешних представлений, воздадим подабающее писательнице, покорившей в собственный час столько сердец, обладавшей воображением и неутомимостью, в протяжении многих лет выдававшей раз в год по две новые повести. год выходило 52 номера «Задушевного слова» для старшего возраста и 52 номера для младшего, и в каждом номере стояло имя Л. Чарской — не так нередко такое бывает, и это нужно уважать, в особенности нам, экспертам, нередко ленящимся, нередко пугающимся собственного воображения, боящимся обвинения в дурном вкусе, в сочинительстве (будто бы мы не сочинители — а кто же мы тогда? писцы? стенографы? папарацци?).

Говоря о Чарской и других современных ей писательницах, В.Панова признается:

Пусть их искусство было не очень высоко, а высоко ли наше? Умеем ли мы хотя бы вынудить читателя с энтузиазмом прочитать нашу книжку до последней строчки? А они знали, как это делается.

По словам Бориса Васильева:

Если Григорий Петрович Данилевский в первый раз представил мне историю не как список дат, как цепь деяний издавна почивших людей, то другой российский писатель смог перевоплотить этих мертвецов в живых, понятных и близких мне моих сограждан. Имя этого писателя некогда знали малыши всей читающей Рф, а сейчас оно крепко позабыто, и если когда и поминается, то обязательно с цветом саркастического пренебрежения. Я говорю о Лидии Алексеевне Чарской, чьи исторические повести — при всей их наивности! — не только лишь излагали популярно русскую историю, да и учили восхищаться ею. А экстаз перед историей родной страны есть эмоциональное выражение любви к ней. И 1-ые уроки этой любви я получил из «Грозной дружины», «Дикаря», «Княжны Джавахи» и других повестей детской писательницы Лидии Чарской.

Юлия Друнина вспоминает, что в детстве произведения Чарской произвели на нее «оглушительное впечатление»:

Уже взрослой я прочла о ней очень смышленую и ядовитую статью К. Чуковского. Вроде и сделать возражение что-либо Корнею Ивановичу тяжело. Вот хотя бы почему это девушки у писательницы на каждом шагу хлопаются в обморок? Попытайтесь, дескать, сами — не получится! Вправду!.. Хотя в обморок дамы падают не только лишь у Чарской, да и у Толстого, Тургенева, Пушкина. Я и сама думала, как это удавалось нашему брату в прошедшем веке…
Понимаю, что главное в статье Чуковского конечно не обмороки. Главное — обвинение в сентиментальности, экзальтированности, слащавости. И должно быть, все эти упреки справедливы. И все-же два раза два не всегда четыре. Есть, по-видимому, в Чарской, в ее экзальтированных молодых героинях, нечто такое — светлое, великодушное, незапятнанное, — что трогает в неискушенных душах девченок (конкретно девченок) самые наилучшие струны, что воспитывает в их (конкретно воспитывает!) самые высочайшие понятия о дружбе, верности и чести. Я никак не опешила, когда выяснила, что Марина Цветаева «переболела» в детстве Чарской. И как это ни феноминально, в 40 первом в военкомат меня привел не только лишь Павел Корчагин, да и княжна Джаваха — героиня Лидии Чарской…

Евгения Гинзбург также высоко ценила творчество Чарской:

И что же это все-таки за гонения на Чарскую? Страшнее Чарской зверька нет! Сентиментально, как видите. Так ведь для малышей писала. Поначалу нужно к сердечку детскому обращаться, а позже к разуму. Когда еще разум разобраться сумеет, а сердечко уже соболезновать научено. Больше всего страшились соболезнования и жалости. Заметьте, сознательно безжалостность воспитывали

Публицист Юрий Безелянский тоже считает, что запрет на книжки Чарской в советскую эру был связан конкретно с тем, что эти книжки воспитывали в детях человечное отношение к людям, несовместимое с новейшей идеологией:

Книжки Чарской затрагивали самые чувствительные струны в восприятии молодых читательниц, заставляя их сопереживать и соболезновать героям книжек, подражать их искренности, доброте, совместно с ними грезить, обожать и веровать, что добро непременно одолеет зло. Чарская писала добрые книжки и в этом был корень их популярности. Октябрьская революция поставила крест на доброте. Книжки Чарской были признаны социально вредными.

Эту точку зрения делит и писатель Роман Сеф. В вступлении к современному изданию Чарской он пишет о том, что неприятие ее творчества было вызвано идейными причинамий:

Долгие и длительные годы нам внушали по радио и телевидению, в газетах и книжках: совершать безобразные поступки ради высочайшей цели не только лишь можно, да и почетно. Оттого и не в чести были писатели, которые разъясняли в собственных книжках, что добро не может быть, зависимо от событий, неплохим либо нехорошим. Добро — это добро, а зло — это зло. Поэтому и были у нас запрещены книжки Лидии Чарской, для которой не было «рабоче-крестьянской» либо «дворянской» доброты, а только общечеловеческие понятия чести, доброты и соболезнования.

Произведения

Всего за свою жизнь Чарская написала более 80-ти книжек. Но более известными из их стали:

  • Записки институтки
  • Княжна Джаваха
  • Записки малеханькой гимназистки
  • Сибирочка
  • Магическая притча
  • За что?
  • Смелая жизнь
  • Лесовичка
  • Соперницы
  • Щелчок
  • Сестра Марина

Бо́льшая часть произведений Чарской посвящена школьной жизни (в главном её книжки — о воспитанницах закрытых школ-пансионов), любви, девичьей дружбе («Записки институтки», «Белоснежные пелеринки»). Также одна из любимых тем писательницы — приключения потерянных, осиротевших либо похищенных деток («Лесовичка», «Сибирочка»). Ею было написано огромное количество книжек и рассказов по истории Рф («Смелая жизнь», «Газават», «Так повелела королева»). Не считая того, писала также сказки («Дуль-Дуль, повелитель без сердца», «Мельник Нарцисс», «Чудесная звёздочка», «Дочь Сказки», «Король с раскрашенной картинки», «Подарок феи», «Царевна Льдинка»).

После революции повести и рассказы Чарской фактически не печатались.

В 1991 г. издательством «Детская литература» была переиздана «Сибирочка», а в 1994-м появился в продаже сборник «Волшебная сказка» (изд. «Пресса»), в который вошли повести «Княжна Джаваха», «Лесовичка» и «Волшебная сказка». На данный момент книжки Чарской интенсивно переиздаются, многие повести врубаются в серии типа «Детская библиотека» (изд. «ЭКСМО»), «Школьная библиотека» и остальные.

Также в последние пару лет православное издательство «Русская миссия» издает «Полное собрание сочинений Л. Чарской», но наименования многих книжек изменены (так, «Лесовичка» перевоплотился в «Тайну старенького леса», «Люда Влассовская» стала «Выпускницей», «Записки институтки» изданы под заглавием «Павловских затворниц»).

Серия книжек, посвященных Нине Джаваха, ярко иллюстрирует историю Грузии XIX века: природные условия, отношения меж различными слоями населения и любовь грузин к собственной родине.

Экранизации

  • Сибирочка: 2003 год.

Прочитано 2035 раз